Расплакаться

[vendettasephivendetta]

Габриэль Гарсия Маркес. «Незабываемый день в жизни Бальтасара»

Рассказ. Перевод с испанского Ростислава РЫБКИНА

Клетка была готова, и Бальтасар, как он обычно делал с
клетками, повесил ее под навес крыши. И он еще не кончил
завтракать, а уже все вокруг говорили, что это самая красивая
клетка на свете. Столько народу торопилось ее увидеть, что
перед домом собралась толпа, и Бальтасару пришлось снять клетку
и унести назад в мастерскую.
-- Побрейся, -- сказала Урсула, -- а то ты похож на
капуцина.
-- Бриться сразу после завтрака плохо, -- возразил ей
Бальтасар.
У него была двухнедельная борода, короткие волосы, жесткие
и торчащие как грива у мула, и лицо испуганного ребенка. Однако
выражение этого лица было обманчиво. В феврале Бальтасару
исполнилось тридцать, в незаконном и бездетном сожительстве с
Урсулой он пребывал уже четыре года, и жизнь давала ему много
оснований быть осмотрительным, но ни одного -- чтобы
чувствовать себя испуганным. Ему не приходило в голову, что
клетка, которую он только что закончил, может показаться
кому-то самой красивой на свете. Для него, делавшего клетки с
самого детства, эта последняя работа была лишь чуть трудней
первых.
-- Тогда отдохни, -- сказала женщина. -- С такой бородой
нельзя выйти на люди.
Он послушно лег в гамак, но ему то и дело приходилось
вставать и показывать клетку соседям. Урсула сначала не
обращала на нее никакого внимания. Она была недовольна, что он
совсем перестал столярничать и две недели занимался одной
только клеткой, плохо спал, вздрагивал, разговаривал во сне и
ни разу не вспоминал о том, что надо побриться. Но когда она
увидела клетку, ее недовольство прошло. Пока Бальтасар спал,
Урсула выгладила ему рубашку и брюки, повесила их на стул рядом
с гамаком и перенесла клетку на стол, в комнату. Там она молча
стала ее разглядывать.
-- Сколько ты за нее получишь? -- спросила она, когда он
проснулся после сиесты.
-- Не знаю, -- сказал Бальтасар. -- Попрошу тридцать песо
-- может, дадут двадцать.
-- Проси пятьдесят, -- сказала Урсула. -- Ты недосыпал две
недели. И потом она большая. Знаешь, это самая большая клетка,
какую я только видела.
Бальтасар начал бриться.
-- Думаешь, дадут пятьдесят?
-- Для дона Хосе Монтьеля такие деньги пустяк, а клетка
стоит больше, -- сказала Урсула. -- Тебе бы надо шестьдесят
просить.
Дом плавал в удушающе-знойной полутени, и от стрекота
цикад жара казалась еще невыносимей. Покончив с одеванием,
Бальтасар, чтобы хоть немного проветрить, распахнул дверь в
патио, и тогда в комнату вошли ребятишки.
Новость уже распространилась. Доктор Октавио Хиральдо,
довольный жизнью, но измученный своей профессией, думал,
завтракая в обществе хронически больной жены, о новой клетке
Бальтасара. На внутренней террасе, куда они выносили стол в
жаркие дни, стояло множество горшков с цветами и две клетки с
канарейками. Жена доктора любила своих птиц, любила так сильно,
что кошки, существа, способные их съесть, вызывали у нее жгучую
ненависть. Доктор Хиральдо думал о жене, когда во второй
половине дня, возвращаясь от больного, зашел к Бальтасару
посмотреть, что у него за клетка.
В доме у Бальтасара было полно народу. На столе красовался
огромный проволочный купол, в нем было три этажа. Со словно
игрушечными переходами, с отделениями для еды и для сна и с
трапециями в специально отведенном для отдыха птиц месте, его
клетка казалась макетом гигантской фабрики по производству
льда. Не прикасаясь к клетке, врач внимательно ее оглядел и
подумал, что на самом деле она превосходит даже то, что он о
ней слышал, и несравненно прекраснее всего, о чем он мечтал для
своей жены.
-- Настоящий подвиг фантазии, -- сказал он.
Добрый, почти материнский взгляд его отыскал Бальтасара, и
доктор добавил:
-- Из тебя получился бы прекрасный архитектор.
Бальтасар густо покраснел.
-- Спасибо, -- сказал он.
-- Это правда, -- отозвался врач. У него были изящные
руки, и он был полный и гладкий, как женщина, бывшая некогда
красивой, а голос его звучал как голос священника, говорящего
по-латыни. -- В нее и птиц не надо сажать, -- сказал он,
поворачивая клетку перед глазами любопытных, будто он предлагал
ее купить. -- Повесь между деревьями, и она сама запоет.
Он поставил клетку на место, подумал немного, глядя на
нее, и сказал:
-- Хорошо, я ее беру.
-- Она уже продана, -- ответила Урсула.
-- Сыну дона Хосе Монтьеля, -- объяснил Бальтасар. -- Он
ее заказывал.
Всем своим видом доктор выразил почтение.
-- Он дал тебе образец?
-- Нет, просто сказал, что ему нужна большая клетка, вот
как эта -- в ней будут жить две иволги.
Врач снова посмотрел на клетку.
-- Иволгам она не подходит.
-- Подходит, доктор, -- сказал Бальтасар. Его окружали
дети. -- Все размеры точно рассчитаны, -- продолжал он,
показывая на разные отделения клетки. Он ударил костяшками
пальцев по куполу, и клетка торжественно запела. -- Проволоки
прочнее этой не найдешь, и каждое соединение спаяно изнутри и
снаружи.
-- Даже для обезьяны годится, -- вставил кто-то из детей.
-- Верно, -- согласился Бальтасар.
Врач повернул к нему голову.
-- Хорошо, но ведь образца он тебе не дал? И не описал
определенно? Просто: "Большая клетка для иволги". Верно?
-- Верно, -- подтвердил Бальтасар.
-- Значит, и раздумывать нечего, -- сказал врач. -- Одно
дело большая клетка для иволги, и совсем другое дело -- твоя
клетка. Кто докажет, что это та самая клетка, которую тебе
заказывали?
-- Это она, -- сказал сбитый с толку Бальтасар. -- Потому
я ее и сделал.
Врач досадливо поморщился.
-- Ты бы мог сделать и другую, -- сказала Урсула,
пристально глядя на Бальтасара, а потом повернулась к врачу. --
Вам ведь не к спеху?
-- Я обещал жене принести ее сегодня.
-- Вы уж извините, доктор, -- сказал Бальтасар, -- но
нельзя продать вещь, которая уже продана.
Врач пожал плечами. Вытирая потную шею платком, он молча
уставился на клетку. Не отрываясь, он глядел в какую-то
невидимую для других точку, как глядят на исчезающий вдали
корабль.
-- Сколько тебе за нее дали?
Бальтасар, не отвечая, отыскал взглядом Урсулу.
-- Шестьдесят песо, -- сказала она.
Врач все смотрел и смотрел на клетку.
-- Очень хороша, -- вздохнул он. -- Удивительно хороша.
Доктор двинулся к двери, улыбаясь, энергично обмахиваясь
платком, и тут же воспоминание об этом эпизоде начало навсегда
стираться в его памяти.
-- Монтьель очень богат, -- сказал он, выходя из комнаты.
На самом деле Хосе Монтьель не был таким богачом, каким
казался, но был готов на все, чтобы им стать. Всего за
несколько кварталов отсюда, в доме, доверху набитом вещами, где
никогда даже не пахло тем, чего нельзя было бы продать, он с
полнейшим равнодушием слушал рассказы о новой клетке
Бальтасара. Его супруга, терзаемая навязчивыми мыслями о
смерти, закрыла после обеда все окна и двери и два часа
неподвижно пролежала в полутьме с открытыми глазами, в то время
как сам Хосе Монтьель сладко дремал. Его разбудил шум голосов.
Тогда он открыл дверь и увидел перед домом толпу, а в толпе --
Бальтасара с клеткой, свежевыбритого, во всем белом, и
выражение лица у него было почтительно-наивное -- то самое,
какое бывает у бедняков, когда они приходят в дома богатых.
-- Да это просто чудо какое-то, -- с радостным изумлением
воскликнула супруга Монтьеля, ведя Бальтасара за собой в дом.
-- Ничего похожего я в жизни не видела!
И, возмущенная бесцеремонностью толпы, вливавшейся вслед
за Бальтасаром в дверь патио, добавила:
-- Нет, лучше вы несите внутрь, а то они превратят нам дом
бог знает во что.
Бальтасар бывал в этом доме и раньше -- несколько раз,
зная его мастерство и любовь к своему делу, его приглашали сюда
для выполнения мелких столярных работ. Однако среди богатых ему
было не по себе. Он часто думал о них, об их некрасивых и
вздорных женах, об ужасающих болезнях и неслыханных
хирургических операциях, и всегда их жалел. Когда он входил в
их дома, ноги плохо слушались его, и каждый шаг стоил ему
усилия.
-- Пепе дома? -- спросил Бальтасар, ставя клетку на стол.
-- В школе еще, -- ответила жена Монтьеля. -- Скоро должен
прийти.
И добавила:
-- Монтьель моется.
В действительности же Хосе Монтьель помыться не успел и
сейчас торопливо обтирался камфарным спиртом, собираясь выйти
посмотреть, что происходит. Человек он был такой осторожный,
что спал, не включая электрического вентилятора, -- тот помешал
бы ему следить во сне за всеми шорохами в доме.
-- Аделаида! -- крикнул он. -- Что там такое?
-- Иди посмотри, какая чудесная вещь! -- ответила жена.
Хосе Монтьель, тучный, с волосатой грудью и накинутым на
шею полотенцем, высунулся из окна спальни.
-- Что это?
-- Клетка для Пепе, -- ответил Бальтасар.
Женщина посмотрела на него растерянно.
-- Для кого? -- выдохнул Монтьель.
-- Для Пепе, -- повторил Бальтасар. -- Пепе заказал ее
мне.
Ничего не произошло, но Бальтасару почудилось, будто перед
ним открыли дверь бани. Хосе Монтьель вышел в трусах из
спальни.
-- Пепе! -- закричал он.
-- Он еще не пришел, -- сказала жена вполголоса, не
двигаясь с места.
В дверном проеме появился Пепе. Это был двенадцатилетний
мальчик с теми же, что и у матери, загнутыми ресницами и с
таким же, как у нее, выражением тихого страдания на лице.
-- Иди сюда, -- позвал его Хосе Монтьель. -- Ты заказывал
это?
Мальчик опустил голову. Схватив Пепе за волосы, Монтьель
заставил мальчика посмотреть ему в глаза.
-- Отвечай!
Тот молча кусал губы.
-- Монтьель... -- прошептала жена.
Хосе Монтьель разжал руку и резко повернулся к Бальтасару.
-- Жаль, что так получилось, Бальтасар, -- сказал он. --
Прежде чем приступить к делу, надо было поговорить со мной.
Только тебе могло прийти в голову условиться с ребенком.
Лицо его вновь обретало утраченное было выражение покоя.
Даже не взглянув на клетку, он поднял ее со стола и протянул
Бальтасару.
-- Сейчас же унеси и продай кому-нибудь, если сумеешь. И
очень тебя прошу, не спорь со мной.
А потом, хлопнув Бальтасара по спине, объяснил:
-- Мне доктор запретил волноваться.
Мальчик стоял словно окаменев. Но вот Бальтасар с клеткой
в руке растерянно посмотрел на него, и тот, издав горлом
какое-то хриплое рычанье, похожее на собачье, бросился па пол и
зашелся криком.
Хосе Монтьель безучастно смотрел, как мать его
успокаивает.
-- Не поднимай его, -- сказал он. -- Пусть разобьет голову
об пол. А потом подсыпь соли с лимоном, чтоб веселей было
беситься.
Мальчик визжал без слез; мать держала его за руки.
-- Оставь его, -- снова сказал Монтьель.
Бальтасар смотрел на мальчика, как смотрел бы на заразного
зверя в агонии. Было уже почти четыре. В этот час у него в доме
Урсула, нарезая лук, поет старую-престарую песню.
-- Пепе, -- сказал Бальтасар.
Он шагнул к мальчику и, улыбаясь, протянул ему клетку.
Мальчик вмиг оказался на ногах, обхватил ее по высоте почти
такую же, как и он сам, обеими руками и, не зная, что сказать,
уставился сквозь металлическое плетение на Бальтасара. За все
это время он не пролил ни одной слезинки.
-- Бальтасар, -- мягко вмешался Хосе Монтьель, -- я ведь
сказал тебе: сейчас же унеси клетку.
-- Отдай ее, -- сказала женщина сыну.
-- Оставь ее себе, -- сказал Бальтасар.
А потом, обращаясь к Хосе Монтьелю, добавил:
-- В конце концов, для этого я ее и сделал.
Хосе Монтьель шел за ним до самой гостиной.
-- Не валяй дурака, Бальтасар, -- настаивал он, пытаясь
его задержать. -- Забирай свою штуковину и не делай больше
глупостей. Все равно не заплачу ни сентаво.
-- Неважно, -- сказал Бальтасар. -- Я сделал ее Пепе в
подарок. Я и не рассчитывал ничего за нее получить.
Пока Бальтасар пробивался сквозь толпу любопытных, которые
толкались в дверях, Хосе Монтьель, стоя посреди гостиной,
кричал ему вслед. Он был бледен, а глаза его все больше
наливались кровью.
-- Дурак! -- кричал он. -- Забирай сейчас же свое барахло!
Не хватало еще, чтобы в моем доме кто-то распоряжался, дьявол
тебя подери!
В бильярдной Бальтасара встретили восторженными криками.
До сих пор он думал, что просто сделал клетку лучше прежних
своих клеток и должен был подарить ее сыну Хосе Монтьеля, чтобы
тот не плакал, и что во всем этом нет ничего особенного. Но
теперь он понял, что многим судьба клетки почему-то
небезразлична, и расстроился.
-- Значит, тебе дали за нее пятьдесят песо?
-- Шестьдесят, -- ответил Бальтасар.
-- Стоит сделать зарубку в небесах, -- сказал кто-то. --
Ты первый, кому удалось выбить столько денег из дона Хосе
Монтьеля. Такое надо отпраздновать.
Ему поднесли кружку пива, и он ответил тем, что заказал на
всех присутствующих. Так как пил он впервые в жизни, то к
вечеру был уже совсем пьян и стал рассказывать о своем
фантастическом плане: тысяча клеток по шестьдесят песо за
штуку, а потом миллион клеток, чтобы вышло шестьдесят миллионов
песо.
-- Надо наделать их побольше, чтобы успеть продать
богатым, пока те живы, -- говорил он, уже ничего не соображая.
-- Все они больные и скоро помрут. Какая же горькая у них
жизнь, если им даже волноваться нельзя!
Два часа без перерыва музыкальный автомат проигрывал за
его счет пластинки. Все пили за здоровье Бальтасара, за его
счастье и удачу и за смерть богачей, но к часу ужина он остался
один.
Урсула ждала его до восьми вечера с блюзом жареного мяса,
посыпанного колечками лука. Кто-то сказал ей, что Бальтасар в
бильярдной, что он одурел от успеха и угощает всех пивом, но
она не поверила, потому что Бальтасар еще ни разу в жизни не
пил. Когда она легла, уже около полуночи, Бальтасар все еще
сидел в ярко освещенном заведении, где были столики с четырьмя
стульями вокруг каждого и рядом, под открытым небом, площадка
для танцев, по которой сейчас разгуливали выпи. Лицо его было в
пятнах губной помады, и, хотя он был не в силах подняться с
места, он думал о том, что хорошо было бы лечь в одну постель с
двумя женщинами сразу. Расплатиться с хозяином ему было нечем,
и он оставил в залог часы, пообещав уплатить все на другой
день. Позже, лежа посреди улицы, он почувствовал, что с него
снимают ботинки, но ради них ему не хотелось расставаться с
самым прекрасным сном в его жизни. Женщины, спешившие к
утренней мессе, боялись на него смотреть: они думали, что он
мертв.